Неточные совпадения
Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и
тоскеК едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно
волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит, как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез
волны страшные везет.
Но вот Жонкиер и Братья остались далеко назади и исчезли впотьмах — навсегда для меня; шум бьющихся
волн, в котором слышалась бессильная, злобная
тоска, мало-помалу затих…
Луна плывет высоко над землею
Меж бледных туч;
Но движет с вышины
волной морскою
Волшебный луч.
Моей души тебя признало море
Своей луной,
И движется — и в радости и в горе —
Тобой одной.
Тоской любви,
тоской немых стремлений
Душа полна;
Мне тяжело… Но ты чужда смятений,
Как та луна.
В сердце ее вспыхнули
тоска разочарования и — радость видеть Андрея. Вспыхнули, смешались в одно большое, жгучее чувство; оно обняло ее горячей
волной, обняло, подняло, и она ткнулась лицом в грудь Андрея. Он крепко сжал ее, руки его дрожали, мать молча, тихо плакала, он гладил ее волосы и говорил, точно пел...
Отшатнувшись от певцов, Фома смотрел на них с чувством, близким испугу, песня кипящей
волной вливалась ему в грудь, и бешеная сила
тоски, вложенная в нее, до боли сжимала ему сердце.
Тогда кого-то слышно стало,
Мелькнуло девы покрывало,
И вот — печальна и бледна —
К нему приближилась она.
Уста прекрасной ищут речи;
Глаза исполнены
тоской,
И черной падают
волнойЕе власы на грудь и плечи.
В одной руке блестит пила,
В другой кинжал ее булатный;
Казалось, будто дева шла
На тайный бой, на подвиг ратный.
Когда он взял весла, оттолкнув шлюпку, и плавная качка
волны отнесла берег назад —
тоска, подобная одиночеству раненого в пустыне, бросила на его лицо тень болезненной мысли, устремленной к городу.
Может быть — памятника Пушкина на Тверском бульваре, а под ним — говора
волн? Но нет — даже не этого. Ничего зрительного и предметного в моем К Морю не было, были шумы — той розовой австралийской раковины, прижатой к уху, и смутные видения — того Байрона и того Наполеона, которых я даже не знала лиц, и, главное, — звуки слов, и — самое главное —
тоска: пушкинского призвания и прощания.
И без того она недалека:
Кипим сильней, последней жаждой полны,
Но в сердце тайный холод и
тоска…
Так осенью бурливее река,
Но холодней бушующие
волны…
И ему вдруг делается стыдно своего малодушного страха, когда вслед за этой мелькнувшей мыслью, охватившей смертельной
тоской его молодую душу, нос «Коршуна», бывший на гребне переднего вала, уже стремительно опустился вниз, а корма вздернулась кверху, и водяная гора сзади, так напугавшая юношу, падает обессиленная, с бешенством разбиваясь о кормовой подзор, и «Коршун» продолжает нырять в этих водяных глыбах, то вскакивая на них, то опускаясь, обдаваемый брызгами
волн, и отряхиваясь, словно гигантская птица, от воды.
И бешеный хохот по всему залу. Очень еще публика любила другую его русскую песню, — про Акулинина мужа. Пел он и чувствительные романсы, — «А из рощи, рощи темной, песнь любви несется…» Никогда потом ни от чьего пения, даже от пения Фигнера, не переживал я такой поднимающей
волны поэзии и светлой
тоски. Хотелось подойти к эстраде и поцеловать блестяще начищенный носок его сапога. Тульская публика тоже была в восторге от Славянского, и билеты на его концерты брались нарасхват.
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые
волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту сторону озера нежно голубели далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как
тоска. В отрогах и на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
Я вижу перед собой угрюмое бледное лицо, пламенные глаза, прекрасную, гордую голову, и в груди моей разливается огонь сочувствия, жалости безысходной
тоски. Мне до боли жаль этого несчастного, одинокого Мцыри… Представляю в его положении себя… Жаль и себя, безумно жаль. Он, я — все смешивается… Ах, как грустно и как сладко! Какая-то
волна поднимается со дна души и захлестывает меня. Накатила, подхватила и понесла. Голос мой крепнет и растет.
Но тотчас же он вспомнил, как неожиданная молния осветила полураздетую Исанку. И откровенная, сосущая, до
тоски жадная страсть прибойною
волною всплеснулась в душе и смыла все самоупреки: сладко заныла душа и вся сжалась в одно узкое, острое, державное желание — владеть этим девичьим телом. Только бы это, а остальное все пустяки. И уже далеко от души, как легкие щепки на темных
волнах, бессильно трепались самоупреки, стыд, опасения за последствия.